«Это был график суперчеловека»: как одновременно учиться в Москве и Америке, репетиторствовать, писать картины и сочинять стихи

Ещё в школе, на курсе олимпиадной литературы, раз в неделю мы учились анализировать тексты вместе с преподавателем, который подключался к занятию с западного полушария, подбирал для нас самые интересные стихотворения и прозу, учил смотреть глубоко в текст и писал изумительные стихотворения.

Москвичка Евгения Мореева — студентка третьего курса Калифорнийского института искусств (CalArts), живёт и учится в Штатах, поэтому на связь со мной вышла в формате видеозвонка в перерыве между парами. О том, как совмещается учёба в американском и российском вузах, проведении «шоковой адаптации» и искусстве, которое она привносит в мир, Евгения рассказывала с территории своего кампуса, лёжа на зелёной траве под тёплыми лучами солнца.

— Евгения, как тебе удаётся совмещать учёбу в американском и российском институтах?

― В первый мой семестр, когда я училась и в РАНХиГСе, и в CalArts, я даже давала интервью «Тинькофф Журналу» и рассказывала о своём безумном графике. В CalArts ходила днём, потом в перерывах между парами спала (у меня отточился навык засыпать в любых перерывах). Сразу после пар я снова шла спать, потом делала домашку по CalArts, потом снова спала. Ночью училась в РАНХиГСе. Это был какой-то постоянный интервальный сон. Моё тело старалось взять максимум сна, который был доступен. В мой первый-второй год я ещё очень много преподавала. У меня было немало индивидуальных ребят, которые учились литературе.

То есть до четырёх или пяти утра ― пары в РАНХиГСе, а после я ставила занятия по литературе, которые веду в России, в шесть-семь утра. Это был график суперчеловека.

Сейчас я перевелась в РУДН, и у меня немножко побольше жизни помимо учёбы. Я уже умнее всё устроила: хотя бы не нужно каждую ночь подключаться к парам.

— Ты упомянула преподавание. Расскажи подробнее об этом роде твоей деятельности.

― Я участвовала во Всероссийской олимпиаде школьников, и выиграла три из них: две по литературе, одну — по искусству. Я окончила школу, и лето у меня прошло без олимпиад. А всеросс — это такой образ жизни: постоянная подготовка, постоянный анализ текста. И незадолго до первого курса я поняла, что очень скучаю по занятиям по литературе: как мы открывали текст, смотрели на него глубоко и разбирали. Поэтому я подумала: почему бы мне не попробовать учить ребяток анализу текста, раз у меня это так хорошо получилось на всероссе оба раза?

Ещё я подумала, что могу «разбалтывать» учеников, болтая с ними по-английски.

Я преподаю индивидуально и в онлайн-школе, и это такая радость, когда ребята берут дипломы; когда я вижу, что на прошлых занятиях кто-то немножко слабее чувствовал текст, а сейчас он уже вырос и понимает больше.

Помню, как моя первая девочка на индивидуальных занятиях стала победительницей во всероссе, хотя она пришла ко мне со смутным пониманием, что такое анализ текста и всеросс вообще. Это меня очень вдохновляет. Поэтому я бы рассматривала преподавание как занятие для души, которое, конечно, приносит какую-то денежку, и это приятно, но, если честно, эти российские рубли я практически не трачу.

— У тебя есть три диплома всеросса, пригодились ли они тебе при поступлении?

― На самом деле было обидно, что в итоге ни один из них я даже не использовала изначально. В РАНХиГС я поступила по РАНХиГСовской олимпиаде: на психфак с моими профилями олимпиад не берут. Но я изначально не планировала оставаться в России. А как подушка безопасности дипломы были очень хороши. Это было такой галочкой в голове, что у меня есть возможность поступления во многие хорошие вузы.

— А почему именно калифорнийский институт?

― Я подавала в шесть хороших арт-универов, в Штатах. Меня во все взяли, и во все взяли со стипендией.

На самом деле CalArts просто был самым тёплым. Это была первая мысль. Второй по теплоте был бы колледж в Сан-Франциско. Но этот город такой туманный, и там порядка 20 градусов и летом, и зимой, ветер и влажность. А в Калифорнии очень хорошо. Сейчас сижу на солнышке, и мне тепло. В Москве я просто очень замерзла за 17 лет, пока жила там.

Вторая причина — CalArts создал Уолт Дисней, и это такая большая сказка. Здесь учатся ребята, которые потом работают в Disney и Pixar. Это даже называется Pathway to Disney. У Уолта Диснея была мечта: объединить ребят, которые учатся на разных направлениях искусства под одной крышей, чтобы они все создавали искусство в одном колледже.

И здесь ещё такая идея про постоянные коллаборации, сотрудничество, сохудожничество над проектами: ты можешь сделать фильм, найдя среди студентов актёров, режиссёров, музыкантов и объединив их.

И потом, я знала, что здесь практикуется междисциплинарный подход к искусству. Мне это близко, потому что не хочется замыкаться в каком-то одном медиуме. Я хочу создавать что-то на стыке, такое искусство, которое граничит с развлечением; то, что может быть и глубоко, и весело. Сейчас я так и подхожу к творческому процессу. Сначала у меня появляется какая-то идея или концепт, потом я выбираю, в какой форме это воплотить: будет это музыка, или перформанс, или видео.

— Как в таком бешеном ритме проходила твоя адаптация?

― Она протекала, наверное, тернистым путём, потому что я сразу начала делать «ночную школу» (я так и называла учёбу в РАНХиГСе — Night School). Я была немного изолирована от других ребят. У меня просто не находилось времени с ними общаться, хотя потом из этого выросли прекрасные, красивые, крепкие дружбы. Каким-то чудом (смеётся).

Но когда все шли на вечеринку, у меня была пара в ночь с пятницы на субботу, и причём очень серьёзная. Помню, как ребята приглашали, и мне так хотелось быть включённой в этот мир, но я выбирала быть ответственной девочкой и готовиться к занятиям.

И вообще, я выбрала с самого начала не говорить по-русски. Я встречала русских ребят, и до сих пор есть пара русских друзей, с которыми мы никогда не говорили по-русски, только по-английски.

Я решила устроить себе такую шоковую адаптацию, чтобы не мягенько погружаться в языковую среду. Подумала, что раз уж я тут, в Америке, тогда мне, прежде всего, нужно попытаться дружить с американцами или хотя бы с ребятами из других стран. Русский тогда существовал только в онлайне: я открывала компьютер, как сейчас, вела занятия по анализу текста, и это очень помогало. Я чувствовала себя связанной с Россией тем, что говорю про русские тексты, учу русских ребят.

Сейчас у меня есть русские друзья, и одна из подружек рассказала, как проходила адаптация у неё. Она, наоборот, собирала вокруг себя русских людей, она до сих пор слабо доверяет американцам, потому что они другие.

— Твоя практика помогла тебе?

― Я думаю, что мне это тогда было нужно, чтобы почувствовать себя частью среды и не замыкаться в своём мире, из которого я приехала. Сейчас у меня, наоборот, такое ощущение, что моя русская жизнь и Россия — они где-то очень далеко. Это как будто прошлая жизнь. А сейчас у меня новая.

Тогда же мне нужно было открепиться от этого, чтобы сильно не тосковать, ведь моя реальность тут. Когда я ещё попаду в Россию — неизвестно, непонятно и сложно. Мне нужно быть счастливой здесь, и для этого необходимо стать частью чего-то. И чего-то не русского, потому что иначе я просто буду думать, что это — мой филиал России, но неполноценный, потому что здесь нет берёзок и нет Москвы (улыбается). Нужно было минимизировать русскую тоску и ностальгию, и поэтому для меня это сработало.

Сейчас я понимаю, что можно было бы общаться с русскими ребятами изначально, это был бы такой… вот сейчас пришла в голову английская фраза — connecting factor. Это такой фактор, который устанавливает крепкую связь между вами, если вы оба русские в Лос-Анджелесе. В России такого нет: если вы русские, это не значит, вы уже лучшие друзья. А в Штатах это есть, и я эту мощную сеть недооценивала.

— Берёзки, Москва… Тянет в Россию сейчас? Или не очень?

― Тянет, конечно. Очень люблю Россию и очень люблю Москву. Я вообще человек, который сначала устанавливает связь с местом, а потом связь с людьми. Как будто бы связь с местом надёжнее. И у меня с Москвой очень сильная связь. И с Россией в целом. И это такая греза, такая мечта…

— Значит, как только появляется возможность — жду тебя к себе, буду показывать лебедей из покрышек (наш с ней локальный прикол. ― Прим. авт.).

― Это такая романтика… Реально, я сейчас смотрю истории моих друзей в из России в «Инстаграме» (принадлежит компании Meta, признанной экстремистской и запрещённой на территории РФ. ― Прим. авт.): дымка, полумрак, хрущёвочки, снег… В конце декабря я полечу в Денвер, чтобы посмотреть на снег, потому что уже два года его не видела.

Объективно я понимаю, что мне, наверное, тут лучше. И эта жизнь, которую я выбрала, она очень другая, но я о ней мечтала. Но как будто можно пробовать интегрировать одно в другое. Как будто настанет день, когда Россия придёт в мою жизнь и станет ещё одним счастливым домом. А пока что я пробую строить здесь новый дом, новую семью, новую жизнь. И это интересный опыт.

— Расскажи о проектах, в которых ты участвовала.

― На первом курсе я пробовала участвовать в проектах ребят, но у меня всё же иной подход: делать свои проекты и собирать вокруг них людей. Например, на втором курсе я построила большое яйцо, жила в нём неделю и организовала вокруг него Egg Fest. Приходили музыканты и играли музыку про яйцо. Приходили писатели и читали прозу, которая немножко перекликается с яйцом. Приходили и просто танцевали у яйца. Мне нравится создавать свои проекты и объединять вокруг них разных людей. Здесь все очень талантливые, все готовы работать.

— Чем живёшь сейчас?

― В этом семестре у меня прошла сольная выставка в CalArts. Были огромные картины трёх китов, которые выныривают из воды, один из них заныривает обратно. И вообще, летом я очень много писала. К слову, картины — это самая легко продаваемая часть искусства, если мы говорим про арт-рынок.

Мне очень-очень нравится живопись, и, возможно, буду делать магистратуру только по живописи. Я немного подустала от того, что всё такое смешанное, такое большое, такое многокомпонентное. И как будто бы мне нужен какой-то перерыв — года два, чтобы просто… просто писать картины. Это так меня успокаивает и даёт очень много жизни и смысла.

— Как создаются твои картины?

― Создаются из образа, который у меня в голове крутится. Мне хочется его визуализировать и сделать его реальным: когда ты что-то написал на бумаге или особенно на холсте, это становится настоящим, а не только живёт у тебя в голове.

Я могу создать картину за один-два подхода. У меня время пропадает, когда я пишу, оно улетает от меня, и, если я села за работу, сессия может длиться шесть-семь часов. Часто это начинается с того, что я забегаю на полчаса в студию подправить какую-то деталь или начать картину. В итоге встаю через семь часов от щемящего чувства голода, когда ты можешь съесть всё, что угодно, или кого угодно. Моё тело даёт понять, что оно до сих пор тут, и его надо накормить.

Сейчас я чувствую, что мне нужно масштабироваться, чтобы ощущать себя более счастливой, потому что мне немного тесновато в пространстве, в котором я работаю как художник. Нужно продавать больше картин, пробовать участвовать в выставках в Лос-Анжелесе, смотреть в сторону большой арт-тусовки.

— Ты рассказала, как создаются картины, а как создаются твои стихотворения?

― Для того, чтобы получились стихи, мне как будто бы нужна коробка человеческого опыта и время. И время, которое свободно от других вещей. То есть тишина, не заполненная чем-либо: музыкой в наушниках, социальными сетями, домашкой, чтением.

Обычно мне необходимо читать немножко стихов, чтобы создать свои, но не переборщить. Если я прочитаю слишком много, не будет причины писать новые: как будто уже всё сказали, и сказали очень красиво.

— У тебя есть сборник стихотворений. Расскажи о нём.

― Книга называется «Искали Итаку». Вышла в 2021-м году. Книжка с картинками, с семью островами, такой «путь по островам». И эти острова — они же циклики. Она очень красивая внутри и снаружи. Концептуальная. Мои отобранные стихи за жизнь до 2021 года. Я её очень люблю.

— Какая у тебя мечта?

― Моя мечта… Я думаю о счастливом будущем, о том, что я стану успешной, богатой художницей, буду ездить по миру со своими выставками, устраивать их в разных больших музеях, и, может быть, петь на сцене. Мечтаю, чтобы моё искусство в целом было чем-то новым, что я говорю миру, чтобы оно заставляло людей что-то чувствовать, чтобы люди исцелялись. И для этого мне нужны чёткие инструменты. Это бы приносило мне много материального и духовного: я бы дала что-то хорошее миру, а мир дал что-то хорошее мне.

Алина ЗАРУБИНА

Фото из личного архива Евгении Мореевой