История одного волшебства: как я стал писателем

Тёплым апрелем 2022-го, вернувшись с программы студенческого обмена во Франции уже как два месяца, полный энтузиазма, я сидел в протёртом кресле без средств к существованию и вспоминал один замечательный визуальный образ, который вдруг овладел мной на пару дней несколькими годами ранее и который я с того дня не выпускал из цепкой умственной хватки. И образ был вот в чём: маленький, молоденький (насколько он мог быть «молоденьким») пластилиновый человечек, живущий в чёрно-белом мире, ухаживает, как за самым милым домашним животным, за своим кинотеатром, ставя в нём любимые классические фильмы старого времени и разные своевременные артхаусные работы, — но сталкивается с жёсткой, вдавливающей в грязь его мечты конкуренцией с соседним совсем к нему кинотеатром Le Grand Palais, развлекающим публику топотом, криком и смешными падениями в стиле Чарли Чаплина. Этот удивительный, жизнелюбивый человечек, не могущий совладать с разочарованием в себе от собственной «пластилиновости», разбивает себя же на кусочки. Которые затем послужат ему, чтобы слепить… Его.

Такой вот пришёл мне на ум мультик. Из бедности и отсутствия опыта полёт мысли я решил даже не продолжать, не говоря уже о том, чтобы доводить до практического планирования создание пластилиновой съёмочной площадки. Вся идея ушла в анамнез на два года.

Проза никогда серьёзно меня не привлекала. Особенно не нравится мне само слово «проза» — как будто сейчас не будет ничего интересного. Антоним поэзии, по мнению многих. Вот я и подошёл к самому решению писать «Алёшу», будущую новеллу о чёрно-белом (или бело-чёрном) пластилиновом мире, с большим скепсисом. Более того, меня больше завлекали стихи, в которые я был погружён умом и сердцем. Текст пошёл быстрыми темпами сразу — быстрыми для того, кто впервые начал писать что-то художественное. Предложения растягивались, метафоры заворачивались, время шло незаметно: «Алёша» писался легко, чего я никогда не мог ожидать. Писался, впрочем, как и весь сборник рассказов и новелл, следующий за этим текстом, с фокусом, сдвинутым на две единственные точки «A» и «B», без предварительного плана или расстановки акцентов в текстах.

Прошёл месяц — и «Алёша» был готов. Сердце наполнялось надеждой на писательское будущее, в душе загоралась вера в добро, а в голове дрожали басы проезжающих мимо машин, наводящие на социально-уличную эстетику — ложный идеал и стилистическую основу готовящегося романа. И вдруг, невзирая на уже готовые 50 страниц романа, моё внимание полностью ушло будущему «Неволшебнику» — сборнику, который открывает «Алёша», законченный и отредактированный уже как несколько месяцев. В свете перспектив публикации после победы в конкурсе Союза писателей я бросился писать оставшиеся четыре текста сборника не то чтобы молниеносно, но и не увязая в сложившейся тогда тяжёлой семейной обстановке, закутавшей нас с женой в её семье, в чьём доме мы на тот момент жили. Кстати, некоторые ситуации, складывающиеся на моих глазах сначала в доме бабушки, а затем мамы жены (после переезда), были отчасти или полностью скопированы в их слегка преувеличенной от оригинального варианта выразительности, что позволяло мне — и воистину — сохранять в тот момент относительный душевный покой и рассуждать более здраво, нежели я бы отказался писать и окунулся в угрюмую обиду на близких, плетущих грязные сети лжи и клеветы за моей спиной, из которых мы с женой — вместе — с трудом выпутывались последующий год. «Неволшебник» оказался спасением — и моим, и небольшого творческого потенциала, которым я обладал — для начала смены литературной парадигмы и переосмысления классических образов русской литературы в новом формате. Цель, достижение которой на сегодня констатировать не приходится. Но у меня всегда было так — есть вера, значит её надо верить, работая.

Среди всех экспериментов книги, страничный объём которых отличается в разы, если не в десятки раз, загадкой для меня остался «Пассажир». Чёрная звезда книги, занявшая в ней главное место, эта новелла рассказывает историю безголового больного, пытающегося найти того самого единственного врача, могущего пришить голову обратно к телу. Таинственность самого пассажира, между сценами этого абсурдистского театра перемещающегося на общественном транспорте от одного адреса к другому, поддерживается его непоявлением в прямом описании в тексте. Его как будто бы нет, — но при этом он везде. Даже в самом языке текста он вхож со своими словечками и комментариями, непрошенными публикой. Он размышляет о среднем классе нашей широкой и неравной России, пытается найти цену деньгам и смысл в своей миссии: «А не пошло бы оно лучше всё к чёрту? Может лучше умру, в самом деле?» Через глубинную неприязнь своего путешествия может лишь пассажир обнаружить, что с треском провалены поиски нашего среднего класса. Что живёт он по-разному, пьёт, ест и матерится по-разному тоже. И что никто среди этих загадочных людей не окажет ему требуемую помощь: кто от жадности, а кто — и от честного бессилия. Пассажир смотрит на них, смотрящих на него, глазами ребёнка — что-то должно произойти, и я сыграю в этой истории центральное место. Но его давят на дорогой чёрной машине, пинают его, играя его головой в футбол; ему выворачивают наизнанку душу, пускают к самым трепетным моментам жизни ребёнка; с ним откровенничают и ему льстят. В нём видят происки дьявола, не сумев развидеть Господа. От шамана с топором он сбежит в густоту тумана.

И вот, по завершении последнего по порядку написания текста, «Пассажира», завершилось и написание «Неволшебника». Момент, когда в новелле была поставлена последняя точка, я помню до сих пор: сидя с женой в кафе на красивой ростовской набережной, давно закончив свой кофе, я дрожащими пальцами закрывал крышку компьютера, погружаясь в приступ панической атаки. К тому моменту я уже порядка полугода переживал тяжёлые панические атаки, и завершение «Пассажира» зарядило одну из них. Держась за руку, которая меня поддерживала, я доковылял до автобуса, и мы поехали домой — туда, где «Пассажир» пытался найти покой и помощь, а нашёл ребёнка, выдающего ему тайны неба и облаков.

С того времени — ноября 2023 года — прошло уже почти полгода. Уже почти полгода, как «Неволшебник» увидел свет. Полгода, как панические атаки начали отпускать меня из своей больной хватки. Как часто с нами бывает, умные мысли, если и приходят, зачастую возникают скорее поздно, чем рано. Вот так, гуляя с женой по славной ростовской Пушкинской, мою голову заполонили тревожные мысли, которые никак не могли сойти на язык, как бы я ни старался. И вдруг — вот оно… Книжка-то «Неволшебником» названа совершенно по праву! Оно и есть «Неволшебник», когда начинается книга «Алёшей», а заканчивается «Пассажиром»! Это же и есть оно: не-волшебник. Предполагая, чем получится книга, планировал я всё-таки написать «[Не]волшебника». Получился как раз «Не-волшебник». Отсутствие волшебства. Отказ от него в пользу тумана и отрубленной головы. Потеря Его, которого вновь обрёл Алёша в рассказе, названном в его честь. Оттого и то, что мы наблюдаем в «Неволшебнике», представляет собой отказ от волшебства — волшебство наоборот. Так и получилось, что писалось одно, а написалось противоположное. Волшебством и не пахнет.

Ну а Алёша вместе с Ним продолжают свой путь, начатый с первых страниц «Неволшебника». Отныне они навсегда и неразлучны. А волшебство в нашей жизни очень даже неотъемлемо. Глядишь — вот и книжка кому-то жизнь спасёт…

Александр ВОРОБЬЁВ

Фото из личного архива автора